Директор знаменитой московской школы «Класс-Центр» Сергей Казарновский диктует из палаты ковидного отделения одной из московских больниц.

Ночью сосед отчаянно зашипел через кислородный аппарат: «Помогите!» Я вскочил, нажав кнопку вызова, и на всякий случай выскочил в коридор. Навстречу — девушка, поправляет капюшон, маску и защитные очки. Впервые за неделю мельком увидел ее лицо. Симпатичная, совсем девочка. В приемном отделении, когда меня привезли, таких вот, в белых комбинезонах, белых масках и зеленоватых бахилах, вокруг было сразу несколько. Полная тишина, час ночи и эти… ангелы. А еще пластиковые очки… Такие удивленные трепетные существа.

Сосед, крепкий сорокалетний мужчина, впервые за несколько суток глубоко заснул на животе (в таком положении максимальное время необходимо находиться ковидным больным), неожиданно проснувшись лицом в подушку, испугался… И закричал. А эти ангелы не боятся.
Он еще вчера ночью здорово испугался и настоял, чтобы пришел дежурный врач. Врач задал пару вопросов и сказал, что зайдет чуть позже — очень много тяжелых больных.

Пришел.

Выслушал.

Без маски сосед сразу начинает задыхаться, кашляет так, будто хочет вынуть всю свою изнанку.

А в туалет? Но до туалета длины трубок просто не хватает. Врач попросил ангела удлинить трубки. Но главным был следующий вопрос.

— Когда я смогу просто дышать, без маски?

— Не скоро. Это долгий процесс. У всех по-разному. С прививкой все было бы полегче. А у вас 50% поражения легких.

Закашлялся.

В палате нас четверо. Я шестой день, остальные уже все новенькие и все моложе меня. Одному 60. Он все время ругается со своей женой по телефону — надо было делать прививку или нет. Она тоже с ковидом, но дома. Ему на третий день также надели кислородную маску. Низкая сатурация — насыщаемость кислородом крови. А еще у него диабет. А еще всплыла «захимиотерапированная» и забытая четыре года назад онкология. А он каждый день с женой выясняет, кто его заразил.

Еще один сорокалетний красавец. Очень внятный, по фигуре фитнесориентированный. Появился позавчера. Вскоре вслед за ним прибыла пищевая передача на инвалидной коляске. Ангел-няня ворчала, что если б не коляска, ни за что не довезла бы.

По телефону говорит вкрадчиво, без эмоций: «…Меня указ Собянина не волнует. Это противоречит федеральному законодательству! И больше меня не беспокойте! Я в больнице…» Кладет трубку.

У нашей палаты трехзначный номер. А вполне мог бы быть № 6.

Несколько лет назад болела моя сестра, и мне часто приходилось ездить на Каширку в онкоцентр. Помню, как-то иду от метро, а навстречу женщина в бахилах.

— Вы забыли снять бахилы, — говорю с пониманием, вижу, откуда идет. Заохала, заблагодарила. Дальше навстречу по этому же пути дородный мужчина с большим портфелем, также в бахилах. С пониманием повторяю свой текст.

— (Мужчина, не останавливаясь.) Мне еще в другой корпус идти.

Тоже из палаты № 6. Тоже потерял смыслы.

В апреле похоронил своего троюродного брата. Ковид. 81 год. Сразу двоюродная сестра и племянник побежали делать прививку. Через неделю ушел тесть. То же. 92. На поминках много людей, в основном пожилые. Все спрашивали, а правда, ковид? Ну что, время пришло, все там будем!!! Чушь! Врачи в больнице сказали при первом осмотре — 120 лет жить. Он в жизни болел, как все мужики, лишь по утрам. Сиделка заболела.

Через десять дней хоронил друга. Известнейший театральный декоратор. 60. На прощании — вся производственная театральная Москва. Директора театров, завпосты, художники. Не может быть. Здоровый мужик. Все в шоке. Не прививался? И началось. Пересказы соцсетей, недовольство государством-обманщиком…

Вы чего, ребята, хорошие мои, дорогие однопалатники!

Вам других сказок, кроме как про Кощея Бессмертного, не рассказывали? Так и это сказка. Это война!

Причем враг, сука, в рукопашную не идет. Мимикрирует. Легко перелетает с континента на континент. Вас что, не учили, что самые страшные болезни внутренние, а самые страшные войны гражданские — враг не очевиден.

Тут без трендёжа, нужно решения принимать. Не привыкли сами-то! Когда не все однозначно? А когда решение своей судьбы оказывается решением судеб огромного количества людей вокруг? И любое решение неоднозначно. А принимать нужно. Дорогие мои, есть жизнь, и нужно сделать шаг навстречу. Какой бы врач мне ни попался: районный, главный, дежурный, лечащий… Каждый сказал, что за меня вступились мои послепрививочные антитела. 167 боевых единиц вступились за мою жизнь.

А если бы не они, еще не известно, что бы было… Неизвестность нужно купировать! Есть такой человек — Николай Никулин. Он написал книжку, нет, просто записал свои воспоминания о войне, чтобы «освободиться от прошлого». А его «шеф», директор Эрмитажа, академик Пиотровский Михаил Борисович, помог выпустить эти воспоминания как книжку. «Воспоминания о войне». Там есть сцена, как объясняют совсем молодым призывникам на «учебке» в Ленинграде, что началась война.

«…В один прекрасный день дивизию выстроили на плацу перед казармой, а нам приказали построиться рядом. Мы шутили, болтали, гадали, что будет. Скомандовали «смирно» и привели двоих, без ремней. Потом капитан стал читать бумагу: эти двое за дезертирство были приговорены к смертной казни. И тут же, сразу — мы еще не успели ничего понять — автоматчики застрелили обоих. Просто, без церемоний… Фигурки подергались и застыли. Врач констатировал смерть. Тела закопали у края плаца, заровняв и утоптав землю. В мертвой тишине мы разошлись. Расстрелянные, как оказалось, просто ушли без разрешения в город — повидать родных…»

«Граждане, послушайте меня. Гоп со смыком — это буду я…» Эту песенку я знал с пионерских лагерей. Гораздо позже я узнал про стихотворение Евгения Евтушенко.

Мне кажется, сейчас важно его прочитать.

Граждане, послушайте меня
Я на пароходе «Фридрих Энгельс»,
ну а в голове — такая ересь,
мыслей безбилетных толкотня.
Не пойму я — слышится мне,
что ли, полное смятения и боли:
«Граждане, послушайте меня…»

Палуба сгибается и стонет,
под гармошку палуба чарльстонит,
а на баке, тоненько моля,
пробует пробиться одичало
песенки свербящее начало:
«Граждане, послушайте меня…»

Там сидит солдат на бочкотаре.
Наклонился чубом он к гитаре,
пальцами растерянно мудря.
Он гитару и себя изводит,
а из губ мучительно исходит:
«Граждане, послушайте меня…»

Граждане не хочут его слушать.
Гражданам бы выпить и откушать
и сплясать, а прочее — мура!
Впрочем, нет, — еще поспать им важно.
Что он им заладил неотвязно:
«Граждане, послушайте меня…»?

Кто-то помидор со смаком солит,
кто-то карты сальные мусолит,
кто-то сапогами пол мозолит,
кто-то у гармошки рвет меха.
Но ведь сколько раз в любом кричало
и шептало это же начало:
«Граждане, послушайте меня…»

Кто-то их порой не слушал тоже.
Распирая ребра и корёжа,
высказаться суть их не могла.
И теперь, со вбитой внутрь душою,
слышать не хотят они чужое:
«Граждане, послушайте меня…»

Эх, солдат на фоне бочкотары,
я такой же — только без гитары…
Через реки, горы и моря
я бреду и руки простираю
и, уже охрипший, повторяю:
«Граждане, послушайте меня…»

Страшно, если слушать не желают.
Страшно, если слушать начинают.
Вдруг вся песня в целом-то мелка,
вдруг в ней все ничтожно будет, кроме
этого мучительного с кровью:
«Граждане, послушайте меня…»?!

Сергей Казарновский, Директор центра образования №686, заслуженный учитель России

Ссылка на источник: "Новая газета" № 70 от 30 июня 2021